Luis de Góngora y Argote (1561-1627)
Сын коррехидора. Учился праву в Университете Саламанки, служил каноником в кафедральном соборе Кордовы. С 1589 года странствовал по Испании, выполняя поручения капитула. В 1609 году вернулся в родной город. В 1617 году был назначен королевским капелланом, до 1626 года жил при дворе короля Филиппа III в Мадриде. В 1627 серьёзно заболел, потерял память и снова возвратился домой, где в крайней бедности умер вскоре от апоплексии.
Принято делить творчество Гонгоры на два периода — «ясный» (до 1610) и «темный». В первый период он пишет лирические и сатирические стихи — традиционные сонеты, романсы, летрильи. Плоды второго периода — «Ода на взятие Лараче» (1610), мифологическая поэма «Сказание о Полифеме и Галатее» (1613) и венец поэзии Гонгоры, одна из вершин испанского стихотворного искусства — цикл пасторальных «Поэм уединения» (исп. Soledades, другое значение слова — печаль, любовная тоска). Из задуманных четырёх поэм («Уединение в поле», «Уединение на берегу», «Уединение в лесу», «Уединение в пустыне») написаны только первая и часть второй. Созданное Гонгорой в этот период причисляют к «ученой» поэзии, так называемому культеранизму или культизму (исп. el culteranismo, el cultismo) — течению барочной словесности, на протяжении жизни Гонгоры вызывавшему острую литературную полемику. Его противниками выступали Лопе де Вега и Франсиско Кеведо (сонеты последнего, впрочем, не чужды «темной» манере); Сервантес отдавал должное искусству Гонгоры.
ПОСВЯЩЕНИЕ КОРДОБЕ
Стены, врагам дающие отпор, башни - твердыни чести и отваги! Царь андалузских рек, в потоках влаги чистым песком усеявший простор! Небо равнину, солнце гребни гор пестуют, о твоем заботясь благе, город, свершеньями пера и шпаги славу себе стяжавший с давних пор! Если тебя забуду - здесь, где воды катят Хениль и Дарро - небеса пусть меня покарают за измену, Скрыв от печальных глаз моих на годы горы, равнины, реку, башни, стену - город родной, Испании краса!
****
В жизни страшней не видел я картины: вихрь налетел, разверзся небосвод, рухнули башни под напором вод, выплюнула земля свои глубины; сваи мостов, как тонкие лучины, переломились вмиг; безумен тот, кто пересечь решил бы вплавь ли, вброд вздыбившиеся волнами стремнины! Кто на сосну взбирался, кто на бук, пережидая паводок высокий; трупы людей, развалины лачуг, мертвых коров, собак несли потоки. Горестный вид! Но всех, Селальба, мук много ужасней мой удел жестокий.
****
Ныне, пока волос твоих волна блещет, как золото, лелея блики, ныне, пока твой образ ясноликий ярче, чем белых лилий белизна, шея же так сиятельно стройна, что перед ней хрусталь - обломок дикий, и грациозность утренней гвоздики прелестью губ твоих превзойдена, дай испытать хоть миг блаженства малый локонам, шее, лбу, глазам своим, прежде чем все, что облик твой равняло с искрой хрустальной, с блеском золотым, с лилией белой и с гвоздикой алой, будет земля и прах, зола и дым.
****
Выстроенный искусно зодчим мудрым, славится сей божественный собор прочностью алебастровых опор, гладкостью стен, покрытых перламутром; окна его светлы, как небо утром; вычертила на витражах узор зелень смарагда; дверь прельщает взор красным кораллом; кровлям златокудрым солнце, когда оно обходит мир, дарит свое сиянье, над витыми линиями орнаментов горя. Так снизойди же, сладостный кумир, к просьбам того, кто, чтя твои святыни, гимны тебе поет у алтаря!
****
Пусть твоего не омрачит чела скорбная мысль о кончившемся крахом дерзком полете юноши, чьим прахом бездна морей прославлена была! Ветру подставив нежные крыла, ты воспаришь над леденящим страхом темных глубин, поднявшись, взмах за взмахом, к сферам, огнем сжигаемым дотла. В знойном сиянье золотого шара, там, где царь птиц вперяет в пламя взор, плавится воск от солнечного жара. Море - твой гроб - и цепь прибрежных гор примут, почтя, что нет ценнее дара, имя твое, нетленное с тех пор.
О БОЛЬНОМ ПУТНИКЕ, КОТОРЫЙ НАШЕЛ СВОЮ ЛЮБОВЬ ТАМ, ГДЕ ЕМУ БЫЛ ПРЕДОСТАВЛЕН ПРИЮТ
Шел, забредая в глушь за шагом шаг, странник, усталый и больной, в тревоге тщетно зовя людей, прося подмоги: был безответен зов, безлюден мрак. Вдруг вдалеке он слышит лай собак; вскоре из тьмы встает шалаш убогий - бедный скиталец, не найдя дороги, все же нашел приветливый очаг. Утром, увидев в хижине пастушьей деву в плаще из меха горностая, гость испытает страсти сладкий гнет. Жизнью оплатит он ее радушье; лучше б уж мучился, в горах плутая, путник, что от любви, как я, умрет!
****
Нимфа, решив венком украсить лоб, в сумерках на лугу цветы срывала; сколько стеблей рука ее ломала, столько же вырастало из-под стоп. Ветер, прильнув к ее кудрям, разгреб (словно неся над рощей опахало в час, когда луч зари забрезжил ало) локонов нежных золотистый сноп. Но, осенив главу прелестной деве, вспыхнул венок редчайшей красоты, золото отграничивший от снега. Пусть в нем горят не звезды, а цветы, ярче, клянусь, он, чем у той, что, девять воспламенив огней, взирает с неба.
****
Как загоревшийся в рассветной рани бисер на свежем розовом цветке или узор искусный на куске шитой жемчужинами алой ткани - так на щеках пастушки, что румяней крови, разлитой в белом молоке, слезы зажглись, когда она в тоске горестных не смогла сдержать рыданий. Вздох ее каждый нежен и горяч: милая размягчить способна, плача, даже холодный каменный утес. Если скалу растрогать может плач, то мое сердце слабое тем паче тает, как воск, от вздохов и от слез.
****
Даже когда приковывает судно цепь золотая к тверди горных гряд, а впереди простор ласкает взгляд гладью смиренной и покоем чудным, или (чтоб я поверил безрассудно) нежные ветры парус окрылят и небеса благие мне сулят близкий причал - конец дорогам трудным, видя не раз, как в россыпях песка непогребенные белеют кости тех, кто скитался по морям Амура, этим волнам не верю я, пока не укротят их ярости и злости песнь Ариона, мудрость Палинура.
**** (I вариант)
Выйди, о Солнце, вспыхни, расчерти пестрым узором вздыбленную гору, в небе сменяя белую Аврору, шествуй по алому ее пути; верное нраву своему, впусти в утренний мир Фавония и Флору, радостные лучи даря простору, зыбь серебри и ниву золоти; чтоб, если Флерида придет, цветами дол разукрашен был, но если зря жду я, и не придет она, то пламя не расточай, в вершинах гор горя, вслед за Авророй не спеши, лучами луг золотя и воды серебря.
**** (II вариант)
Взойди, о Солнце, вспыхни, расчерти Узором пестрым вздыбленную гору, Сменяя в небе белую Аврору, Спеши по алому ее пути; Своей привычке верное, впусти В рассветный мир Фавония и Флору, Веселые лучи даря простору, Зыбь серебри и ниву золоти; Чтоб, если Флерида придет, цветами Был разукрашен дол, но если зря Я жду, и не придет она, то пламя Не расточай, в вершинах гор горя, Вслед за Авророй не спеши, лучами Луг золотя и воды серебря.
****
Радости свет застлавшая беда! Фурия, страсть обрекшая на пытки! Аспид, в цветах укрывшийся, в попытке жертву настичь, забредшую туда! Гибельная отрава, без следа в радужном растворенная напитке! Меч, надо мной подвешенный на нитке! Нежных порывов жесткая узда! Злобный палач, любовь зажавший в петле - ревность, исчадье тьмы, вернись во мрак, корчься в геенне, плача и скорбя!.. Но, пожирая самое себя, ты вырастаешь с каждым часом так, что не уместишься и в адском пекле.
****
Неодолимый чувствуя испуг, как мореход, влекомый ветром к скалам; к воле стремясь, подобно птахам малым, пойманным сетью, губящей пичуг; плача, как нимфа, что, увидев вдруг в пышной траве гадюку с хищным жалом, страхом охваченная небывалым, в горе цветущий покидает луг, я, о любовь, бегу от злого нрава той, чьи прекрасные глаза и косы сердце мое уже не тронут впредь. Пусть остается с ней, что ей по праву принадлежит: коварные утесы, бархатный луг и золотая сеть.
****
Вслед за Авророй алой, золотой солнечный лик, пройдя врата Востока, поднял короной пламенной в высоком небе ее венок, из роз витой. Птицы, заголосив наперебой, встретили свет, струящийся потоком, кто - веселясь, кто - с горестным упреком, в чистом просторе, в зелени густой. Но, в этот миг явившись, Леонора, силу даря ветрам и душу скалам, песнь завела, и перестал мой слух птицам внимать, затмилась мглой Аврора - или вокруг природа мертвой стала, или же я, прельщенный, слеп и глух.
****
О, благородных струй покой и нега, блеск серебра меж мягких трав на дне, речка, ласкающая в тишине слух мой дыханьем медленного бега! Гладь, на которую взирает с брега та, кто велит пылать и стынуть мне, где сам Амур рисует на волне лик ее красками огня и снега! Вырваться не пытайся из узды: пусть не взмутится тихий ток воды, струи не вспенятся, не сотрясутся – чтоб красоту такую не увлек в сумрачные пучины грозный бог, хвастаясь мощью своего трезубца.
****
Был бы я обут, одет - До других мне дела нет. Поболтать иные рады Про монархов, их свершенья И систему управленья, Ну а мне немного надо: Утром - водки с оранжадом, Хлеба с маслом - на обед, До других мне дела нет. Принцу в вечном страхе смерти Яства лучшие не сладки Даже в золотой облатке, Я же насажу на вертел Колбасу - и сыт, поверьте, И живу себе без бед - До других мне дела нет. Пусть январь несет туманы, Пусть в горах зима в разгаре - Слушать бы, на углях жаря Желуди или каштаны, Сказки про чужие страны. Про царей минувших лет - До других мне дела нет. Пусть купец иные земли Ищет - я ищу ракушки На песке возле речушки, Песням Филомены внемля В роще, что спокойнЬ дремлет, Мне не нужен Новый Свет, До других мне дела нет. На валы, что бушевали В ночь, когда, тоской томимый, Плыл Леандр к своей любимой, Я бы променял едва ли Струи вин в моем подвале, Терпкий вкус их, яркий цвет - До других мне дела нет. Пусть Амур в ожесточенье Вместо спальни шлет Пираму Меч, пронзив его и даму: Зуб - мой меч, а увлеченье У меня одно - печенье, Я смеюсь влюбленным вслед, До других мне дела нет.
****
Я пал к рукам хрустальным; я склонился к ее лилейной шее; я прирос губами к золоту ее волос, чей блеск на приисках любви родился; я слышал: в жемчугах ручей струился и мне признанья сладостные нес; я обрывал бутоны алых роз с прекрасных уст и терний не страшился, - когда, завистливое солнце, ты, кладя конец любви моей и счастью. разящим светом ранило мне взор; за сыном вслед пусть небо с высоты тебя низринет, если прежней властью оно располагает до сих пор!
****
Доверив кудри ветру, у ствола густого лавра Филис в дреме сладкой на миг забылась; золотистой складкой волна волос ей плечи оплела; и алая гвоздика расцвела в устах, сомкнутых тишиною краткой, чьей прелести решил вкусить украдкой сатир, обвивший плющ вокруг чела; но не успел – нежданно появилась пчела, и в нежный пурпурный цветок пронзительное жало погрузилось; был посрамлен бесстыдный полубог: прекрасная пастушка пробудилась, и он настичь ее уже не смог.
****
Белейший мрамор Пароса, блестящий эбен, сапфир, чья родина – Восток, янтарь, впитавший солнечный поток, кость гангских чащ, хрусталь, лучи струящий, серебряную скань, рубин горящий, мельчайший бисер, золотой песок, рукою несравненной если б смог ваятель, в благодатный век творящий, слить воедино и притом достиг неслыханных удач в своем дерзанье, то разве б он сумел их сплавить так, чтоб, как под солнцем воск, не сникло вмиг под взглядом глаз твоих его созданье, о Клори дивная, мой сладкий враг?
ПОЧИТАТЕЛЯМ ЛОПЕ ДЕ ВЕГА
Эй, утки луж кастильских, коих дух зловонен, птичник Лопе, чьи угодья вовеки не страдали от бесплодья – там в изобилии растет… лопух, - вы, кряканьем терзающие слух, язык попрали древний: нет отродья подлей – кто вырос в жиже мелководья, к искусству греков, к знанью римлян глух! Вы чтите жалких лебедей, без нужды предсмертным криком будящих пруды. А лебеди высокого полета, посланцы Аганипы – те вам чужды? Вам мудрость их претит? Так прочь в болота! Не загрязняйте перьями пруды!
****
Я выпил из твоих хрустальных рук Амура сладкий яд – глоток нектара, что сердце мне сжигает, и пожара смирить не в силах даже лед разлук. Как золотой гарпун, которым вдруг жестокий мальчик грудь пронзил мне яро, - твой светлый взгляд, и рана от удара, чем дальше я, приносит больше мук. Здесь, Клаудия, в изгнанье, в ссылке дальной, я потерял дорогу среди мглы, и ныне слезы – мой удел печальный. Любовью я закован в кандалы. Когда ж развяжешь ты рукой хрустальной, мой серафим, железные узлы?
****
Сеньора тетя! Мы стоим на страже в Маморе. К счастью, я покуда цел. Вчера, в тумане, видел сквозь прицел рать мавров. Бьются против силы вражьей кастильцы, андалузцы. Их плюмажи дрожат вокруг. Они ведут обстрел - затычками из фляжек. Каждый смел – пьют залпом, не закусывая даже. Один герой в бою кровавом слег – и богатырским сном уснул. Бессменно другой всю ночь точил кинжал и пику – Чтобы разделать утренний паек. А что до крепости, она отменна – у здешних вин. Мамора. Хуанико.
****
Желая жажду утолить, едок разбил кувшин, поторопясь немножко; сменил коня на клячу-хромоножку среди пути измученный ездок; идальго, в муках натянув сапог, схватил другой – и оторвал застежку; в расчетах хитроумных дав оплошку, снес короля и взял вальта игрок; кто прогорел, красотку ублажая; кто сник у генуэзца в кабале; кто мерзнет без одежды в дождь и мрак; кто взял слугу – обжору и лентяя… Не перечесть несчастных на земле! Но всех несчастней – заключивший брак.
****
Зовущих уст, которых слаще нет, их влаги, обрамленной жемчугами, пьянящей, как нектар, что за пирами Юпитеру подносит Ганимед, страшитесь, если мил вам белый свет: точно змея меж яркими цветами, таится между алыми губами любовь, виновница ужасных бед. Огонь пурпурных роз, благоуханье их бисерной росы, что будто пала с сосков самой Авроры – все обман; не розы это – яблоки Тантала, они нам дарят, распалив желанье, лишь горький яд, лишь тягостный дурман.
****
Откуда эти образины тут? Толу, Пуэрто-Рико, глушь Бухии светлейшей и прекраснейшей Марии прислали двух кривляк, что здесь живут? Прочь жалюзи! Пусть окна отопрут! Дивись, Куэнка – мерзости такие нечасто встретишь – как мартышки злые то рожу скорчат, то хвостом вильнут! Я вам пришлю, сеньора, попугая (подарок мой вполне подходит дому, где в грош не ставят просьбы знатных дам); пусть попугай вас учит, повторяя: в Куэнку ездить можно лишь слепому – лишь он уродства не приметит там.
****
Вы, о деревья, что над Фаэтоном еще при жизни столько слез пролив, теперь, как ветви пальм или олив, ложитесь на чело венком зеленым, - пусть в жаркий день к тенистым вашим кронам льнут нимфы любострастные, забыв прохладный дол, где, прячась под обрыв, бьет ключ и шелестит трава по склонам, пусть вам целует (зною вопреки) стволы (тела девические прежде) теченье этой вспененной реки; оплачьте же (лишь вам дано судьбой лить слезы о несбыточной надежде) мою любовь, порыв безумный мой.
ДАМЕ С ОСЛЕПИТЕЛЬНО БЕЛОЙ КОЖЕЙ, ОДЕТОЙ В ЗЕЛЕНОЕ
Ни белый лебедь, в кружевные всплески одевший гладь озерного стекла и влагу отряхающий с крыла под золотистым солнцем в перелеске, ни снег, соткавший в миртах арабески, ни лилия, среди листвы светла, ни сливки на траве, ни зеркала алмазных граней в изумрудном блеске не могут состязаться в белизне с белейшей Ледой, что, зеленой тканью окутав дивный стан, явилась мне; смирило мой огонь ее дыханье, а красота умножила вдвойне зеленый глянец рощ и рек сиянье
****
В озерах, в небе и в ущельях гор зверь, рыба или птица — тварь любая, заслышав плач мой, внемлет, сострадая, беде, меня томящей с давних пор, и даже если горе и укор вверяю я ветрам, когда сухая жара придет, всю живность увлекая в тень рощ, в глубины рек, в прохладу нор, то всякий зверь, в окрестности живущий, бредет за мной, дыханье затая, оставив лоно вод, луга и кущи, как будто эти слезы лил не я, а сам Орфей — настолько всемогущи его печаль и нега, боль моя.
"Западноевропейский сонет XIII-XVII веков", Поэтическая антология, ЛГУ, Ленинград, 1988
"Поэзия испанского возрождения", издательство "Художественная литература", Москва, 1990
Серия "Библиотека всемирной литературы", том 41, издательство "Художественная литература", Москва, 1974
"Западноевропейская поэзия XII-XVII веков", издательство "Лингва", Ереван, 2005
"Испанская поэзия в русских переводах", издательство "Прогресс", Москва, 1978
"Поэзия испанского барокко", серия "Библиотека зарубежного поэта", издательство "Наука", Санкт-Петербург, 2006